— Ни в коей мере, миледи, — пропищал тот.
— Когда произошла кража? — прорычала сыщица.
— Не ранее чем пару месяцев назад.
Два месяца назад… Если я ничего не путаю, тогда начались убийства. Выходит, что Ртутная Крыса не только убийца, но еще и вор. Как непрофессионально! Возможно, конечно, меня совсем немного задевало то, что этот ублюдок сумел пробраться в защищенный архив и не только похитить оригиналы, но также испортить копии… Кстати, а зачем он оставил копии?
— Присядьте, — Илайн подошла к столу, достала перьевую ручку и протянула Хансеру, который походил на смертельно больного. — Пишите заявление и не забудьте указать дату хищения.
Пока она давила поникшего ученого, как таракана, я прислушался к безжизненному голосу из воронки:
— … В самом деле, господа, Дамба — перспективный район. Мы не должны рассматривать его как филиал темницы. Вспомните, что именно там мы черпали чистую воду, там выращивали рыбу. После аварии стали распространяться болезни, и мои слова подтвердит нахмурившийся сквайр Давей. Мое почтение, доктор! Так вот, мы пьем с вами гнилую воду, в которую стекают отходы с улиц и фабрик, которая полна масла из корабельных туш. Это недопустимо! Я полагаю, что одиннадцать тысяч авардов — ничто для казны, зато колоссальный шаг не только к ремонту Дамбы, но главное — к возвращению этому району статуса «безопасный и годный к проживанию». Вы со мной согласны?
Жиденькие аплодисменты свидетельствовали о том, что призыв поддержали только соратники по ложе.
— Поймите, сквайр Вирджиль, Дамба — самый проблемный из наших районов. И в то же время, требующий наибольшего вложения. Вы ведь понимаете, что большая часть местных жителей будет перемещена в темницу, начнутся восстания, а на фоне войны в районе Огалтерры это немыслимо.
— Вы полагаете, что лучше забыть об этом месте вовсе? Вы поступите так же, если в вашем доме в каморке заведутся крысы? Предпочтете сделать вид, будто их нет?
— А вы предлагаете весь район вытравить, как крыс?
— Я хочу дать этим людям шанс!
— Людям или крысам, сквайр Вирджиль?
— Людям, милейший. Людям. У рожденных там детей должен быть шанс увидеть в этой жизни не только голод, нищету и ненависть.
— А у рожденных в Глиняном Источнике?
— Вы передергиваете!..
Игла слетела с пластины. Запись закончилась, в отличие от заседания.
— Сожалею, но мне нужно вернуться в участок, — Илайн подошла ко мне, складывая на ходу заявление Хансера. — И вы не сможете остаться.
— Не сожалейте, миледи, я услышал достаточно.
Мы покинули Библиотеку, провожаемые Хансером. Он вел себя так тихо и выглядел столь жалко, что я удержался, и не стал ехидством закапывать старика в могилу. В конце концов, я тоже виноват в том, что случилось, хоть, откровенно говоря, правильнее сказать «причастен», поскольку никакой вины не испытывал.
На улице стало холоднее. Деревья, дома, одинокие фигуры редких прохожих — все так четко, так контрастно, будто на выдержанном снимке.
— Что скажете? — спросила Илайн по дороге.
— А что тут скажешь? Старый прохвост никогда не вернет украденные пластинки. Их либо продали, либо уничтожили.
— Я не об этом, — леди Коллинс передернула плечами и зябко поправила перчатки.
Я снял пальто и набросил его на плечи спутницы, надеясь, что ей это не будет слишком неприятно.
— О, — удивленно выдохнула она и благодарно улыбнулась, хотя подобный жест от постороннего мужчины наверняка вызвал бы бурю возмущения у любой светской дамы, даже если бы та замерзала насмерть. — Так все же, я говорю о записях. Конечно, вы слышали не все, но можете сделать вывод, что «Прорыв» действовал нестандартно. Они хотели вернуть процветание вашему району.
— Не хочу вас разочаровывать, миледи, но процветание Отстойнику не вернуть. Прав был какой-то чудак из парламента: крыс пришлось бы вытравливать, всех.
— Но вы бы зажили лучше без этого сброда!
Моя улыбка ее удивила, а затем Илайн вдруг поняла, какую прелестную глупость сказала.
— Нет, миледи, я бы не зажил. Потому что меня бы вздернули в первых рядах.
— Не понимаю, — она злилась на саму себя, а доставалось мне, — неужто вы вовсе не хотите что-то изменить?!
— Изменить? Миледи, каждый достойный джентльмен полагает, что «изменить что-либо» — это надеть новую пару перчаток. Не гневайтесь, я знаю, о чем вы, но послушайте: никто в Асилуме, а может, во всей Патрии или целом мире, ничего не меняет. Мы все варимся в одном супе, и вы, и я, и императрица.
— Вы говорите ужасные вещи.
— Вероятно, я ужасный человек.
Мы распрощались в здании сыска. Илайн отправилась оформлять заявление, а я — в свою камеру. Так, наверное, пойманная птица порхает весь день по комнате, чтобы на ночь прилететь обратно в клетку.
Но долго наслаждаться одиночеством мне не повезло. Несмотря на то, что был глубокий вечер, а Двор Венаторов погрузился в тишину, в которой отчетливо стучала печатная машинка и ерзали по полу стулья, один из ведущих сыщиков, начальник отдела по убийствам высшей категории Вилсон заявился в камеру. Он постучал костяшками пальцев о дверной косяк, как будто я не слышал его шаги еще на лестнице.
— Как полагаете, не моветон законнику стучать в камеру к вору? — светским тоном уточнил я, оборачиваясь к нему.
— У нас с вами непростая ситуация, — его улыбка утонула в усах, и звучала только в голосе. — Если верить документам, вы не вор, а честный человек, о котором почти ничего неизвестно. А судя по вашим действиям, вы еще и способствуете восстановлению справедливости в нашем городе.